Entry tags:
Бедная моя, умная мама! Факты были позже...
Светлана Аллилуева. Двадцать писем к другу.
ПАМЯТИ МОЕЙ МАМЫ
Эти письма были написаны летом 1963 года в деревне Жуковке,недалеко от Москвы, в течение тридцати пяти дней. Свободная форма писем позволила мне быть абсолютно искренней, и я считаю то, что написано -- исповедью.Тогда мне не представлялось возможным даже думать об опубликовании книги.
Сейчас, когда такая возможность появилась, я не стала ничего изменять в ней, хотя с тех пор прошло четыре года, и я уже теперь далеко от России. Кроме необходимой правки в процессе подготовки рукописи к печати, несущественных купюр и добавления подстрочных примечаний, книга осталась в том виде, в каком ее читали мои друзья в Москве. Мне бы хотелось сейчас, чтобы каждый, кто будет читать эти письма, считал, что они адресованы к нему лично.
Светлана Аллилуева.
Май, 1967 г. Локуст Валлей.
Отрывки.
"...Это были тогда страшные дни. Ощущение, что что-то привычное, устойчивое и прочное сдвинулось, пошатнулось, началось для меня с того момента, когда 2-го марта меня разыскали на уроке французского языка в Академии общественных наук и передали, что "Маленков просит приехать на Ближнюю".(Ближней называлась дача отца в Кунцеве, в отличие от других, дальних дач).
Это было уже невероятно -- чтобы кто-то иной, а не отец, приглашал приехать к нему на дачу... Я ехала туда со странным чувством смятения.Когда мы въехали в ворота и на дорожке возле дома машину остановили Н.С. Хрущев и Н. А. Булганин, я решила, что все кончено... Я вышла, они взяли меня под руки. Лица обоих были заплаканы. "Идем в дом, -- сказали они, --там Берия и Маленков тебе все расскажут".
В доме, -- уже в передней, -- было все не как обычно; вместо привычной тишины, глубокой тишины, кто-то бегал и суетился. Когда мне сказали,наконец, что у отца был ночью удар и что он без сознания -- я почувствовала даже облегчение, потому что мне казалось, что его уже нет.
Мне рассказали, что, по-видимому, удар случился ночью, его нашли часа в три ночи лежащим вот в этой комнате, вот здесь, на ковре, возле дивана, и решили перенести в другую комнату на диван, где он обычно спал. Там он сейчас, там врачи, -- ты можешь идти туда.Я слушала, как в тумане, окаменев. Все подробности уже не имели значения. Я чувствовала только одно -- что он умрет. В этом я не сомневалась ни минуты, хотя еще не говорила с врачами, -- просто я видела, что все вокруг, весь этот дом, все уже умирает у меня на глазах. И все три дня,проведенные там, я только это одно и видела, и мне было ясно, что иного исхода быть не может.
В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В. Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме) ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни. Все делалось, как надо. Все суетились, спасая жизнь,которую нельзя было уже спасти.
Где-то заседала специальная сессия Академии медицинских наук, решая,что бы еще предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то еще медицинский совет, тоже решавший как быть. Привезли установку для искусственного дыхания из какого-то НИИ, и с ней молодых специалистов,-- кроме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться. Громоздкий агрегат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг,совершенно подавленные происходящим. Я вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача я знаю, -- где я ее видела?... Мы кивнули друг другу, но не разговаривали. Все старались молчать, как в храме, никто не говорил о посторонних вещах. Здесь, в зале, совершалось что-то значительное, почти великое, -- это чувствовали все -- и вели себя подобающим образом.
Только один человек вел себя почти неприлично -- это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были -- честолюбие,жестокость, хитрость, власть, власть... Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить, и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели, и подолгу всматривался в лицо больного, -- отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания, или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть "самым верным, самым преданным" --каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал...
В последние минуты, когда все уже кончалось, Берия вдруг заметил меня и распорядился: "Уведите Светлану!" На него посмотрели те, кто стоял вокруг,но никто и не подумал пошевелиться. А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: "Хрусталев! Машину!"
Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, воплощение восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца -- которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца, и посмеивался при этом в кулак, -- для меня несомненно. И это понимали все "наверху"...
Сейчас все его гадкое нутро перло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не я одна, -- многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает отец, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека..."
"...Отец умирал страшно и трудно. И это была первая -- и единственная пока что -- смерть, которую я видела. Бог дает легкую смерть праведникам...
Кровоизлияние в мозг распространяется постепенно на все центры, и при здоровом и сильном сердце оно медленно захватывает центры дыхания и человек умирает от удушья.
Дыхание все учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент -- не знаю, так ли на самом деле, но так казалось -- очевидно в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг.
Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, -- это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть -- тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился... В следующий момент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела.
Я думала, что сама задохнусь, я впилась руками в стоявшую возле молодую знакомую докторшу, -- она застонала от боли, мы держались с ней друг за друга.
Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело и приняло свой знакомый облик; через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стояли вокруг, окаменев, в молчании, несколько минут, -- не знаю сколько, -- кажется, что долго."
"...Прошло десять лет. В моей жизни мало что изменилось. Я, как и раньше,существую под сенью имени моего отца. Как при нем, у меня и моих детей сравнительно обеспеченная жизнь. Не изменилось и другое: внимание одних,злоба других, любопытство всех без исключения, огорчения и потрясения заслуженные и незаслуженные, столь же незаслуженные изъявления любви и верности -- все это продолжает давить и теснить меня со всех сторон, как и при жизни отца.Из этих рамок мне не вырваться.
Его нет, -- но его тень продолжает стоять над всеми нами, и еще очень часто продолжает диктовать нам, и еще очень часто мы действуем по ее указу...
А жизнь кипит кругом. Выросло целое поколение для которых почти не существует имени "Сталин", -- как не существует для них и многого другого,связанного с этим именем, -- ни дурного, ни хорошего. Это поколение принесет с собой какую-то неведомую для нас жизнь, -- посмотрим, какова она будет.
Людям хочется счастья, эгоистического счастья, ярких красок, звуков,фейерверков, страстей, -- хочется не только этого, я знаю: хочется культуры,знаний; хочется, чтобы жизнь стала европейской наконец-то и для России;хочется говорить на всех языках мира, хочется повидать все страны мира,жадно, скорей, скорей! Хочется комфорта, изящной мебели и одежды вместо деревенских сундуков и зипунов. Хочется перенимать все иноземное, -- платье,теории, искусство, философские направления, прически, все, -- безжалостно откидывая свои собственные достижения, свою российскую традицию. Разве осудишь все это, когда это все так естественно после стольких лет пуританства и поста, замкнутости и отгороженности от всего мира?...
Нет, не мне осуждать все это. Даже если я сама чужда абстракционизма,то все равно я понимаю, почему это искусство завладевает умами совсем неглупых людей (а не только невежественных мальчишек) и не мне спорить с ними. И я не буду спорить, -- я знаю, что эти люди живее меня чувствуют современность и будущее. Зачем мешать им думать, как они хотят? Ведь страшно не это; страшны не все эти безобидные увлечения. Страшно невежество, не знающее ничего, не увлекающееся ничем, ни старым, ни новым, ни своим, ни иностранным. Страшно невежество, полагающее, что на сегодняшний день уже все достигнуто, и что ежели будет в пять раз больше чугуна, в три раза больше яиц и в четыре раза больше молока, -- то вот, собственно, и будет тот рай на земле, о котором мечтает это бестолковое человечество...
Моя странная, бестолковая двойная жизнь продолжается. Я продолжаю жить,как и десять лет назад, внешне -- одной жизнью, внутренне -- совсем иной.Внешне -- это обеспеченная жизнь где-то по-прежнему возле правительственных верхушек и кормушек, а внутренне -- это по-прежнему (и еще сильнее, чем раньше) полное отъединение от этого круга людей, от их интересов, обычаев,от их духа и дела, и слова и буквы. Когда я расскажу тебе, как постепенно сложилась такая жизнь, ты увидишь, что иначе не могло и быть, ни раньше, ни теперь."
"...Сейчас стоит недалеко от Кунцева мрачный пустой дом, где отец жил последние двадцать лет, после смерти мамы. Я сказала, что вещи не выражают отца, потому что он не придавал им никакого значения. Быть может, я не права?
Дом этот, во всяком случае, как-то похож на жизнь этих последних двадцати лет. У меня ничего не связано с ним. Я его не любила никогда.
Дом построил в 1934 году архитектор Мирон Иванович Мержанов,построивший для отца еще несколько дач на юге. Первоначально дом был сделан очень славно -- современная, легкая одноэтажная дача, распластанная среди сада, леса, цветов. Наверху, во всю крышу был огромный солярий -- там мне так нравилось гулять и бегать..."
"Но уже поблескивало где-то в углу комнаты пенсне Лаврентия, - такого тихонького еще тогда, скромненького... Он приезжал временами из Грузии,"припасть к стопам". И дачу новую приехал смотреть. Все, кто тогда был близок к нашему дому, его ненавидели -- начиная с Реденса и Сванидзе,знавших его еще по работе в ЧК Грузии. Отвращение к этому человеку и смутный страх перед ним были единодушными у нас в кругу близких. Мама еще давно (году в 29-м), как говорил мне сам отец, "устраивала сцены, требуя, чтобы ноги этого человека не было у нас в доме".
Отец говорил мне это позже, когда я была уже взрослой, и пояснял: "Я спрашивал ее -- в чем дело? Приведи факты! Ты меня не убеждаешь, я не вижу фактов! А она только кричала: я не знаю, какие тебе факты, я же вижу, что он негодяй! Я не сяду с ним за один стол! Ну, -- говорил я ей тогда, - убирайся вон! Это мой товарищ, он хороший чекист, он помог нам в Грузии предусмотреть восстание мингрельцев, я ему верю. Факты, факты мне надо!"
Бедная моя, умная мама! Факты были позже...
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ:
http://lib.ru/MEMUARY/ALLILUEWA/letters.t
Светлана Иосифовна Аллилуева (урождённая Сталина, позднее Лана Питерс, англ. Lana Peters; 28 февраля1926, Ленинград, СССР) — советский филолог-переводчик, кандидат филологических наук, после эмиграции из СССР — мемуаристка. Вдова Юрия Жданова.
Дочь И. В. Сталина. Гражданка США, умерла в США.
Дочь Сталина Светлана АЛЛИЛУЕВА:
«Я всегда ненавидела советскую Россию»
02.10.2008
Скандальная для советской истории персона. Человек, называющий отцом одного их самых страшных тиранов ХХ века. Женщина, потерявшая мать в шестилетнем возрасте. Она родила троих детей, но не общается ни с кем из них.
![[]](https://p.dreamwidth.org/abe8d26d5ecf/1087041-63509/www.rus-obr.ru/files/408297867.jpg "Лучшее решение Медведева")
